Глава 2. Минутная готовность

К. Э. Циолковский

- Готовность одна минута! Повторяю: минутная готовность! - Обычно спокойный голос оператора слегка дрожал.

Королев поморщился, словно от зубной боли, оглянулся, обвел взглядом командный бункер. Нет, еще никто не понимал до конца всей важности предстоящего события. Люди просто делали свое дело. Каждый видел какую-то деталь, находящуюся перед глазами, каждый отвечал за свой пост, свой объект. Объем всего целого ускользал от внимания.

- Ключ на старт! - уже тверже, с металлом в голосе, приказал оператор.

- Есть ключ на старт!

Королев наклонился, прильнул к окулярам перископа.

- Дренаж! - послышалось рядом.

Белое облачко кислородного пара, окутывающее ракету, дрогнуло и растаяло - закрыли дренажно-предохранительные клапаны. Все шло по графику. Королев вытер холодную испарину на резине перископа, покосился на большую красную кнопку "сброс схемы". Мускулы напряглись в тягостном ожидании. Кнопка притягивала, как магнит. Одно движение руки - и все остановится. Томительная неизвестность исчезнет. И не будет той перегрузки, когда все пройденное Время, вся проделанная Работа, вся Жизнь концентрируются в одном мгновении и нужны необыкновенные силы, чтобы выдержать тяжесть этой минуты.

- Первая продувка!

- Есть наддув боковых блоков!

- Есть наддув центрального блока!

- Есть полный наддув!

И молоденький горнист, и прибористы, и заправщики, и представители комиссии, и спасатели - все в напряженном молчании ждали последней команды. Но ждали не так, как ждал Главный. Они пришли потом, когда идея освоения космоса уже обросла плотью. Они не видели зарождения, не знают начала, не могут осознать глобальной сложности всего дела: неимоверно долгий срок лежит от принципиальной постановки задачи до ее решения. Тысячи экспериментов было на этом пути, тысячи проверок, неудач, незаживающих ран! Путь этот начался в тридцатых годах, когда Цандер позвал их на Марс и Королев где-то достал Фридриху Артуровичу кожаное пальто, чтобы изобретатель не простудился. Когда Королев познакомился с молодым инженером Валентином Глушко, создавшим для космических ракет самые мощные двигатели. Когда Михаил Николаевич Тухачевский подписал приказ об объединении Ленинградской газодинамической лаборатории (ГДЛ) и московского ГИРДа. Когда был организован первый в мире Реактивный научно-исследовательский институт.

О, какое это было тяжелое и прекрасное время! Страна только-только стряхнула лохмотья голода, разрухи, тифа. Стране требовались машины, станки, гидроэлектростанции, горячий металл. Много станков, машин и металла. Но еще стране нужны были звезды. Далекие и недосягаемые. И энтузиасты звездоплавания читали лекции, проводили стрельбы реактивными снарядами, начиненными бездымным порохом. Американец Герман Оберт признал труды Циолковского. Константин Эдуардович издал в Калуге брошюру "Космические ракетные поезда", завершил "Труды о космической ракете". Этап теоретических работ, бесконечных споров заканчивался. Предстоял "длинный ряд опытов, сооружений и выучки, - писал в своей работе "Реактивные летательные аппараты" калужский прорицатель. - Этот практический путь и даст нам техническое решение вопроса".

На рубеже тридцатых годов ракетная техника вышла на экспериментальную прямую. Идея полета в межпланетное пространство своей глубиной и дерзостью захватила Королева. Но сразу, вдруг, изменить авиации, перестать болеть планерами и самолетами студент МВТУ не мог. Не было тогда еще Королева-ракетчика. Был Королев-планерист, Королев-летчик, Королев-авиаконструктор.

Первый в своей жизни самолет Главный увидел в Нежине. В маленький городок летом 1913 года приехал Уточкин. И все говорили только о прославленном авиаторе, только о невероятном представлении, которое он собирался давать. В день полета на ярмарочной площади негде было упасть яблоку. Сидели на деревьях, на крышах. Солидная публика заняла места на площадке, оцепленной солдатами. Шестилетний Сережа Королев, забравшись к деду на плечи, смотрел, как решительный человек в кожаном шлеме почти целый час двигал какими-то рычагами в странном аппарате с крыльями. Аэроплан негромко тарахтел, но не двигался. Вдруг Уточкин взмахнул рукой, мотор дико заревел, клубы желтой пыли поднялись за бипланом. Дергаясь и качаясь, самолет покатился по площадке. Неожиданно одно колесо отделилось, стукнуло о землю, аэроплан подпрыгнул и.. . полетел. Толпа ахнула. Слегка кренясь, машина поднялась метров на двенадцать и пошла по прямой к женскому монастырю. Народ, крича и толкаясь, бросился за бипланом.

То лето 1913-го и русского летчика Уточкина, и его странный летательный аппарат Сережа Королев запомнил навсегда. И голубое небо Одессы, куда позднее переехала семья, запомнил. В небе постоянно летал аэроплан и сыпал белыми хлопьями листовок: "Трудовой народ, строй воздушный флот". Лозунг "Даешь крылья!" крупными буквами смотрел на мальчишку с газетных полос. Бесконечные афиши приглашали на авиационные митинги, собрания, лекции. Общество друзей воздушного флота ликвидировало "авиабезграмотность". Эпоха была насквозь пропитана запахом бензина и рокотом пропеллеров. В Сережиной стройпрофшколе собирали деньги на строительство аэроплана. В порту, в Хлебной гавани, сине-зеленые сверху и ярко-желтые снизу качались на волнах летающие лодки 3-го гидроотряда Черноморского флота - ГИДРО-3. Сергей прибегал после занятий в гавань и, устроившись на старой землечерпалке, любовался лодками. Тонкие контуры морских самолетов рождали в душе непонятное, необыкновенное стеснение.

- Эй, пацан, - окликнул его однажды огромный мужчина в тельняшке. - Тебе не надоело загорать?

- У меня еще есть время, - неопределенно ответил Сергей.

- Ну тогда, как говорят у нас в Одессе, не теряй его. Помоги.

Мальчишка ласточкой прыгнул в воду и поплыл в мир летающих лодок. Уже одно то, что его позвали, то, что часовой ему запросто улыбнулся, казалось чудом. Он не ждал чуда и растерялся. Заикаясь и краснея, что-то говорил об увлечении яхтами, о соревнованиях по боксу, нес какую-то околесицу про аэроинсценировку в клубе.

- Яхты - моя слабость, - мечтательно сказал авиатор в тельняшке.

- Бокс - второе и последнее занятие настоящего мужчины. После самолетов, конечно, - категорично, словно отрубив, бросил другой.

- Люблю любознательных, - неопределенно произнес третий и протянул Королеву промасленную ветошь. - Подтверди слово делом.

Первым был летчик Константин Боровиков, вторым - Александр Алатырцев, третьим - механик Василий Долганов. Они приобщили мальчишку к авиации.

Сергей ремонтировал с асами старенькие гидроаэропланы, натирал до блеска их бока и плоскости и за хорошую работу получал разрешение немного посидеть в кабине. Однажды командир ГИДРО-3 Шляпников взял Королева в полет. Под крылом плясали море и игрушечные пароходы. Упруго звенел в расчалках ветер. Восторг пронизывал мальчишку. В тот же день Сергей вместе с друзьями пришел в одесское отделение Общества авиации и воздухоплавания Украины и Крыма (ОАВУК).

- Мы. . . - начал Королев.

- Сколько лет? Что умеете делать? Почему летает аэроплан? Кто предложил идею дирижабля?

Маленький человек, встретивший их на пороге, казалось, был начинен вопросами. Он тряс пышной шевелюрой, мгновение ждал ответа, пристально рассматривая Сергея и его приятелей, и извергал новый поток вопросов.

- В Общество мы вас примем, - подвел черту неожиданный экзаменатор. - Надо только подправить авиаграмоту. Подучите теорию. Почитайте Циолковского, Лилиенталя, Прандтля...

Назвав десятка два книг и авторов, человек снова направился в глубину зала и исчез за колонной.

- Это Борис Владимирович Фаерштейн, - объяснил вахтер. - Председатель спортсекции.

Громадная бездна собственного незнания открылась вдруг Королеву после посещения Общества. Авиация, уже наполнившая жизнь удивительным смыслом и казавшаяся доступной, отодвинулась на ту сторону пропасти. Моста к ней не было. Он должен был построить его сам, победив собственное невежество. Он взялся за дело. Утром летал с летчиками гидроотряда, после обеда штудировал труды великих ученых по механике, основам "летательного искусства", запоминал формулы, графики, наивные, но романтические проекты различных авторов. Засиживался иногда до рассвета. С друзьями почти не виделся, про яхты забыл, никуда не ходил - только летал и учился. К осени уже читал лекции на заводах, в порту, в отряде ГИДРО-3, мечтал о собственном планере и как мог сдерживал себя. Знал: мало нарисовать фюзеляж в трех проекциях, вычертить красивый киль, переплетения лонжеронов, нервюр. Нужно быть уверенным в расчетах. А такой уверенности не было. И ждать не хотелось. Казалось, от этого планера зависит вся жизнь. Он нашел компромиссное решение - организовать планерный кружок - и на одном из заседаний губспортсекции губотдела ОАВУКа коротко заявил:

- Кружок предполагает строить планер собственной конструкции. Необходимы лекторы для теоретических занятий.

Зимой 1923-го он начал первую самостоятельную работу. Полгода, до лета, чертил, рассчитывал. Однажды отодвинул ватман, долго смотрел на птицеобразные контуры будущей машины, тонко написал в углу название: К-5.

Это будет его планер! От одной этой мысли заходилось дыхание. Королев, словно цветной сон, видел К-5 парящим над зеленым лугом в дымке восходящих потоков и себя в кожаной куртке и в очках на пилотском кресле. В нем проснулся авиационный конструктор. Авиационный конструктор хотел сам испытывать свои машины. Но судьба рассудила иначе. Проект безмоторного самолета вместе с расчетно-объяснительной запиской на одиннадцать листов чертежей был представлен в Авиационно-технический отдел одесского губотдела ОАВУК. Согласно постановлению президиума АМО от 4/VIII 1924 года за № 4, его признали годным для постройки и переслали в Центральную спортсекцию в Харьков на утверждение. Там он затерялся. Идея осталась нереализованной. Машины не было, испытывать было нечего.

Собрав маленький чемоданчик, выпускник Одесской стройпрофшколы Сергей Королев уехал в Киев поступать в Политехнический институт. Воздухоплавание там входило в моду. Кружок института строил планер КПИР для II Всесоюзных планерных состязаний. Молодой Королев загорелся, начал "пробивать" поездку в Коктебель, но его даже не стали слушать- в политехническом были свои планеристы, более опытные, более грамотные. Он ужасно обиделся. Казалось, весь мир против него. И быть может, поэтому через тридцать с небольшим лет судьба благосклонно позволила Королеву покорить этот мир.

До старта оставалась минута. Одна минута оставалась до осуществления его мечты, дела всей жизни.

- Пуск! - ухнуло позади, в динамике, и минута прошла.

- Есть пуск!

- Земля - борт!

Кабель-мачта быстро отошла в сторону. Уже ничто не связывало ракету с площадкой. Она гордо и одиноко возвышалась над степью.

- Зажигание!

- Предварительная!

- Главная!

Облако пыли и дыма стремительным смерчем выстрелило откуда-то снизу, из-под двигателей, поднялось к самой вершине носителя, и ослепительный свет озарил ночь. Клокочущий столб огня уперся в космодром, придавил степь, и земля вокруг - бескрайняя и огромная - словно прогнулась под тяжестью огня и света.

- Подъем! - крикнул оператор. - Подъем!

Столб огня сузился, медленно поднял на своих плечах ракету. Набирая скорость, она разрезала темный небосвод, вспыхнула ярким пятном света, звезды расступились, будто открывая дорогу, и через какие-то минуты снова сомкнулись, поглотив первого посланца Земли.

- Ракета идет устойчиво! Ракета идет устойчиво! - слышалось в бункере.

Королев разжал побелевшие пальцы, устало откинулся на спинку кресла. В сознании, перехлестывая друг друга, звенели доклады о времени полета, параметрах траектории, о давлении в камерах. Неожиданно бункер затих.

- Есть. . . разделение! - сухо выстрелил динамик.

Спутник, разорвав оковы тяготения, вышел на орбиту. Первое земное тело посылало сигналы из космоса. "Бип-бип-бип" - неслось над планетой. И когда тихие аккорды этой странной, ломающей душу мелодии были приняты на Байконуре, когда они полились из всех громкоговорителей Земли, Королев понял, что маленький шарик с откинутыми назад стрелами антенн ему больше не принадлежит. Там, в черной бездне пространства, озаренный ярким солнечным светом, спутник стал достоянием всего человечества.